Срочно нужен гробовщик [Сборник] - Дороти Сейерс

Сесилия улыбнулась в ответ и обещала свою поддержку.

— Старая Анкарет, та, что предсказывает будущее, говорит, что я стану королевой. Непонятно, как это может произойти, — ведь нет ни одного принца, за которого можно выйти замуж.

Елизавета помолчала, а потом тихонько шепнула:

— Она сказала, я буду королевой Англии. Верно, была навеселе. Уж очень она любит подогретое вино с пряностями».

Намекать на будущий брак Елизаветы с Генрихом VII, коль скоро не собираешься говорить о том, что случится перед этим, — нечестный прием и отдает безвкусицей. Если читатель знает, что Елизавета вышла замуж за первого короля из династии Тюдоров, значит, он знает и об убийстве ее братьев. Так туманный намек бросает зловещий отблеск на радостную сцену, которой заканчивается книга.

Впрочем, судя по тому, что он успел просмотреть, в целом роман удался. Надо будет как-нибудь выкроить время и вернуться к пропущенным главам.

VII

Грант выключил свет. Он уже почти засыпал, как вдруг у него в мозгу словно что-то щелкнуло: «Но ведь Томас Мор — это Генрих Восьмой!»

Он тут же проснулся и снова включил настольную лампу.

Инспектор, конечно, не думал, что Томас Мор и Генрих VIII — одно и то же лицо, но в системе ячеек по правлениям Томас Мор относился к эпохе Генриха VIII.

Грант лежал, глядя на пятно разлившегося по потолку света, и думал. Томас Мор был канцлером у Генриха VIII, но он жил также и во время долгого правления Генриха VII, жил он также и при Ричарде III. Что-то тут не так.

Он потянулся за «Историей Ричарда III». Вместо предисловия в книге приводилось краткое жизнеописание Мора, но Грант до сих пор не удосужился его прочитать. Теперь он вернулся к началу, чтобы понять, каким образом Мору удалось стать одновременно и канцлером Генриха VIII, и биографом Ричарда III. Сколько же лет было Мору в дни правления Ричарда III?

Ему было пять лет.

В то время, когда состоялась драматическая сцена совета в Тауэре, Томасу Мору было пять лет. Ему исполнилось восемь, когда Ричард погиб в битве при Босворте.

Значит, «История» написана им с чужих слов.

А для полицейского нет ничего хуже пересказа чужих слов. Особенно если это свидетельское показание.

Гранту стало противно, и он сбросил драгоценную книгу на пол, даже не подумав, что она принадлежит Публичной библиотеке, а ему дана только из любезности и только на четырнадцать дней.

Мор вовсе не знал Ричарда III. Он вырос при правлении Тюдоров. Книга стала библией для историков всего мира в том, что касалось Ричарда III, отсюда черпал материал для своих хроник Холиншед, в соответствии с ней была написана шекспировская пьеса, и, даже если Мор был свято убежден, что все, написанное им, — правда, его рассказ для следствия не ценнее болтовни кумушек. Все-то у них чистая правда: «Нет, я сама не видела, но мне говорили абсолютно надежные люди». Треп это все, как говорит кузина Лора. Ни аналитический ум Мора, ни кристальная честность залогом достоверности его рассказа не являются. Были ведь люди, и умные люди, которые поверили в легенду о маршевом броске русских войск через Британию. Грант слишком хорошо изучил человеческую натуру, чтобы принимать на веру свидетельские показания, основанные на том, что кому-то, не свидетелю даже, рассказали или что этот кто-то, помнится, видел.

Неприятно.

При первом же удобном случае надо достать описание краткого царствования Ричарда III, сделанное его современником. А сэра Томаса Мора Публичная библиотека может получить хоть завтра, пусть подавятся своими двумя неделями. То, что Томас Мор был мученик и великий мыслитель, для него, Гранта, ничего не значит. Он, Алан Грант, знал великих мыслителей столь легковерных, что готовы были поверить любому самому идиотскому рассказу. Один большой ученый принял кусок желтого муслина за свою покойную тетушку, потому что неграмотный медиум с задворок Плимута его в этом уверил. А другой ученый, крупнейший специалист по человеческой психике и эволюции разума, заявил, что ему нет дела до того, что говорит полиция, он сам сумеет отличить правду от лжи, уж его-то не надуешь, — а результат? Обчистили специалиста как липку. Для него, Гранта, рассказ Томаса Мора больше не существует, его нет и не было, завтра нужно все начинать сначала.

Грант был зол на весь белый свет, так и заснул сердитый, и к утру злость не прошла.

— Вам известно, что ваш сэр Томас Мор вообще' ничего не знал о Ричарде Третьем? — сердито сказал Грант Амазонке, лишь только ее могучая фигура показалась в дверях палаты.

Она взглянула на него с тревогой, напуганная не столько словами, сколько его гневом. Казалось, она вот-вот расплачется.

— Ну что вы, он не мог не знать, — запротестовала она. — Он ведь жил тогда.

— Ему было восемь лет, когда Ричард умер, — беспощадно заявил Грант. — Он знал только то, что услышал от других. Как я. Или как вы. «Истории Ричарда III» верить нельзя. Она просто пересказ слухов и чужих мнений.

— Вам стало хуже с утра? — обеспокоенно спросила она. — А температура не поднялась?

— Как температура, не знаю, а вот давление подскочило точно.

— Боже мой! — охнула она, поняв его буквально. — А ведь вы так хорошо себя чувствовали. Сестра Ингем тоже расстроится. Она так гордилась вашими успехами.

Ну и ну! Карлица, значит, им гордилась — миленькая новость! Пусть бы ей назло у него действительно поднялась температура.

Приход Марты прервал его научные изыскания: сверяясь с градусником, инспектор исследовал, что первично — дух или материя.

Итак, Карлица видела только свою заслугу в том, что он потихоньку шел на поправку, ну а Марта, похоже, считала, что настроение Гранта улучшилось исключительно благодаря ей. Она была в восторге, что их с Джеймсом поход в магазин увенчался таким успехом.

— Значит, ты все-таки остановился на Перкине Уорбеке? — спросила она.

— Да нет. Он тут ни при чем. Скажи, почему ты принесла портрет Ричарда Третьего? Разве в его жизни не все ясно?

— С ним вроде бы все в порядке. Наверное, мы захватили его как иллюстрацию к истории Перкина Уорбека. Хотя нет. Я вспомнила. Джеймс поднял открытку и сказал: «Если Грант помешался на лицах, вот лицо — как раз для него!» И добавил, что на портрете самый знаменитый убийца, а кажется — ему по крайней мере, — что святой.

— Святой! — воскликнул Грант и тут же вспомнил: — Крайне совестливый.

— О чем ты?

— Да так. Это о первом моем впечатлении от портрета. А тебе он святым не кажется?

— Не вижу против света, — она поднесла открытку к глазам.

А ведь для Марты, как и для сержанта Уильямса, лица представляют профессиональный интерес. Оба они о характере человека судили по лицу: по излому бровей, по складкам у рта. Более того, работая над ролью, Марта сама создавала лицо персонажа.

— Сестра Ингем считает его угрюмым. Сестре Дэррол он кажется злодеем. Хирург предполагает у него полиомиелит. Сержант видит в нем судью. Старшая сестра думает, что его мучат угрызения совести. А ты? Что ты думаешь?

Марта ответила не сразу. Подумав, она сказала:

— Странно. В первую минуту кажется, что у него неприятное, даже отталкивающее лицо. Лицо брюзги. Но если смотреть дольше, видишь, что все не так. Оно у него спокойное. И действительно благородное. Поэтому, видно, Джеймс и сказал, что у него лицо святого.

— Не знаю. Думаю, не поэтому. Мне кажется, он считает его человеком чести и совести.

— Так ли, эдак ли, но лицо незаурядное. Не просто набор органов чувств, чтобы дышать, видеть, есть. Удивительное лицо. Если внести небольшие изменения, получится Лоренцо Великолепный[144].

— А может, это и есть портрет Лоренцо Медичи и все, что мы говорим, относится к нему?

— Конечно же, это — Ричард. Что за странная мысль?

— Но ведь в нем все противоречит историческим данным. А в надписях к портретам случались ошибки.

— Все бывало. Но в том, что это Ричард, сомневаться не приходится. Оригинал, или то, что считается оригиналом, висит в Виндзорском дворце. Так сказал Джеймс. Портрет был включен в имущественную роспись Генриха Восьмого, а ей добрых четыреста лет. Существуй также копии портрета — в Хатфилде и Олбери.

— Значит, это Ричард, — покорно кивнул Грант, — и я ничего не смыслю в лицах. У тебя есть знакомые в Британском музее?

— В Британском музее? — переспросила Марта, не отрывая глаз от портрета. — Нет, кажется, нет. Так сразу не вспомню. Я как-то заходила туда, чтобы взглянуть на египетские ювелирные изделия, — я тогда играла Клеопатру вместе с Джоффри. Ты видел Антония в его исполнении? Сплошная претензия. Жутковато там, в музее. Нагромождение старинных вещей всех веков. Чувствуешь себя ничтожной пылинкой — как ты перед звездами. А что тебе надо от Британского музея?